Часть 3

        Как всегда, держась как можно ближе к моему генералу, я последовал за ним к Старой гвардии и императору. Когда нас атаковали русские, стало необходимым максимально сконцентрироваться. Каждый день казаки с криками выскакивали на дорогу, но, поскольку наши люди были вооружены, они не осмеливались приближаться к нам; они просто располагались вдоль дороги, чтобы видеть, как мы проходим. Но они спали в хороших квартирах, а мы - на снегу. Мы с императором выехали из Смоленска 14 ноября. 22-го мы узнали, что казаки захватили мост у Борисова, и что мы должны осуществить переход через Березину. Мы вышли на эту сторону большого моста, который русские наполовину сожгли; они были на другой стороне, ожидали нас в лесу и в снегу. Хотя не было ни одной перестрелки, мы уже испытывали большие лишения. В час пополудни 26 ноября правый мост был закончен, и император немедленно приказал корпусу герцога Реджио и маршалу Нею с кирасирами переправиться впереди него. Артиллерия гвардии выступила с этими двумя корпусами и перешла болото, которое, к счастью, было замёрзшим. С целью достичь деревни, они отбросили русских назад в лес влево и, таким образом, дали армии время переправиться; 27-го в час пополудни император переправился через Березину и разместил свой штаб в маленькой деревушке. Армия продолжала переправляться через реку ночами 27-го и 28-го. Император послал за маршалом Даву, а я был назначен охранять мост и разрешать переправляться лишь артиллерию и боеприпасы. Маршал находился на правой стороне, а я - на левой. Когда все боеприпасы были переправлены, маршал сказал мне: "Вперёд, мой храбрец, давай вернёмся к императору". Мы пересекли мост и замёрзшее болото; лёд был достаточно прочным, чтобы выдержать наши боеприпасы, без которых всё было бы потеряно.
        Во время нашего изнурительного дозора маршал Ней отбросил русских, которые вновь вернулись, чтобы преградить наш путь. Наши войска неожиданно напали на них среди леса, и этот бой дорого им стоил. Наши бравые кирасиры отбросили их назад окровавленными; на них жалко было смотреть. Мы подошли к красивому плато. Император произвёл осмотр пленных. снег падал так густо, что все были покрыты им, мы не могли видеть друг друга.
        Но позади нас разыгрывалась ужасная сцена. После того, как мы оставили мост, русские направили огонь своих батарей на толпу, которая окружала мосты. С нашей позиции мы могли видеть, как эти несчастные бросились к мостам; затем фургоны перевернулись, и всех затянуло под лёд. Такое зрелище никто не мог вообразить. На следующий день в половине девятого мосты были сожжены. Сразу после осмотра пленных император послал за мною. "Отправляйтесь немедленно; доставьте эти приказы по дороге на Вильно; вот проводник, на которого вы можете положиться. Сделайте всё возможное, чтобы добраться туда к завтрашнему рассвету". он задал вопросы моему проводнику. В моём присутствии ему дали вознаграждение и каждому из нас дали хорошую русскую лошадь. Я отправился по прекрасной дороге, белой от снега, на которой наши лошади не скользили. Ночью мы вошли в лес, и из предосторожности я обвязал шею моего проводника прочной верёвкой на случай, если он вздумает сбежать от меня. Он сказал мне: "Bac, sac", что означало: "Это хорошая идея". Наконец, благодаря фортуне, я достиг места моего назначения без каких-либо неприятностей. Я спешился, и мой проводник представил меня мэру, который велел отвести наших лошадей в конюшню. Я передал ему мои депеши; он предложил мне стакан водки и, вначале отведав её сам, сказал: "Пей" по-французски. Он сломал печать моего пакета и сказал мне: "У меня не было реальной возможности собрать большое количество провизии, которое ваш император требует от меня с трёх лье вокруг этого города. В моём округе её полным полно, но мне потребовался бы месяц на это". - "Это не моё дело". - "Хорошо,- сказал он,- я сделаю всё возможное".

        Ничего более он сказать не успел. Человек, который отвёл мою лошадь в конюшню, закричал: "Казаки, казаки!". Я думал, что буду схвачен. Но достойный мэр вывел меня из своего кабинета в переднюю, внезапно повернул направо и, взяв меня за плечи и попросив наклониться, толкнул меня в печь. У меня не было времени на раздумье. Печь была у самой земли под сводом, очень длинная и глубокая; её уже растопили, но она ещё не была слишком горячей, поэтому я мог терпеть. У меня не было времени идти назад. Я опустился на правое колено и ждал. Я был охвачен тревогой. У этого замечательного мэра хватило ума взять немного дров и положить их у печного входа, чтобы замаскировать меня. Едва он успел это сделать, как несколько офицеров вошли в дом мэра, но они прошли миом печной двери, где я ждал решения моей судьбы. Минуты казались вечностью, волосы у меня встали дыбом, я думал, что пропал. Сколь долгими кажутся минуты тревожного ожидания!
Наконец я услышал, как офицеры уходят, проходя мимо моего убежища. Меня охватила сильная дрожь. Я думал, что пропал. но провидение хранило меня. Они захватили мои депеши и отправились к своему полку на окраине деревни, чтобы последовать к месту, указанному в моих депешах. (Позже я узнал, что император пожертвовал мною для того, чтобы мои депеши были перехвачены, и враг был введён в заблуждение). Достойный мэр подошёл ко мне. "Выходи,- сказал он,- русские уехали с твоими депешами, чтобы остановить продвижение вашей армии. Дорога свободна".
        Когда я выбрался из печи, я крепко обнял этого благородного человека и сказал ему: "Я расскажу моему императору о вашем поступке". Он поднёс мне стакан водки и дал немного хлеба, который я положил в карман. Моя лошадь была у ворот и. пустив её галопом, я помчался, как ветер. Наконец, я умерил бег моей лошади, поскольку она выбилась из сил. Я не думал более о моём проводнике, оставленном в деревне. Какую радость я испытал, когда увидел нашу разведку! Я перевёл дух и закричал: "Спасён, спасён!", а затем набросился на свой кусок хлеба, жадно глотая его. Армия двигалась молча. лошади скользили, поскольку дороги были утрамбованы войсками. Становилось всё холоднее и холоднее. Наконец я добрался до императора и его штаба; я подошёл к нему. держа шляпу в руке. "А, вот и вы! А ваше поручение?". - "Оно выполнено, сир". - "Что? Они не схватили вас? А ваши депеши, где они?". - "В руках казаков". - "Что? Подойдите ближе. Что вы говорите?". - "Я сказал вам правду. Когда я добрался до дома мэра, я отдал ему мои депеши, а минуту спустя явились казаки, и мэр спрятал меня в своей печи". - "В своей печи?". - "Да, сир, и мне нелегко пришлось; они прошли буквально мимо меня, когда шли в кабинет мэра; они забрали мои депеши и исчезли". - "Странно, старый ворчун, что ты ускользнул, будучи захваченным". - "Храбрый мэр спас меня". - "Я встречусь с ним, с этим русским".
        Он поведал о моём приключении своим генералам и сказал: "Дайте ему недельный отдых и оплатите его расходы вдвойне". Я присоединился к генералу Монтиону и нашёл своих лошадей и сахар в сохранности. Я был полуживой от голода. Той ночью мы подошли к месту в миле от того, где мои депеши были взяты казаками. Он послал за мэром и имел с ним беседу. Мэр сопровождал его целое лье по своей округе, а я крепко пожал ему руку, когда он проходил мимо. "Прощайте, храбрый офицер". По сей день, я благословляю этого человека, который спас мне жизнь.
        Холода становились все сильнее и сильнее; лошади умирали на биваках от холода и голода. Каждый день сколько-нибудь из них оставались на месте там, где упали: дороги были как зеркало, лошади падали и никак не могли подняться.
Наши солдаты ослабли, у них не хватало сил, чтобы нести свое оружие. Было 28 градусов мороза. Но в гвардии только смерть разлучала солдата с его ранцем и его ружьем. Для пищи приходилось пользоваться лошадиным мясом. Когда лошадь падала, солдаты прорезали ей бедра и вытаскивали оттуда кусок мяса.

        Мясо разогревали на угольях, а если под рукой огня не находили, то не брезговали и сырым. Мясо вырезали у лошади прежде, чем она умирала. Пользовался и я этой пищей, пока еще лошади оставались. До Вильно небольшие дневные переходы мы делали вместе с императором; весь его штаб шел по бокам. Армия вся была деморализована; шли, точно пленники, без оружия, без ранцев. Не было ни дисциплины, ни человеческих чувств по отношению к другим. Каждый шел заботясь только о себе; чувство человечности угасло во всех; никто не протянул бы руки родному отцу, и это понятно.
        Кто нагнулся бы, чтобы подать помощь своему ближнему, сам не был бы в состоянии подняться. Надо было все время идти прямо и делать при этом гримасы, чтобы не отморозить нос или уши. Всякая чувствительность, все человеческое погасло в людях; никто не жаловался даже на невзгоды. Люди мертвыми падали на дороге. Если случайно находили бивак, где отогревались какие-нибудь несчастные, то вновь прибывшие без жалости отбрасывали их в сторону и завладевали их огнем. А те ложились в снег, и умирали от холода. Нужно самому видеть эти ужасы, чтобы в них поверить.
        Я могу удостоверить, что при отступлении из Москвы, на протяжении 40 лье мы шли без ранцев и ружей. В Вильно наши лишения достигли своего апогея. Холод был настолько силен, что люди не могли уже его переносить; даже вороны замерзали.
Во время ужасных морозов я был послан к генералу, который отвечал за трофеи, взятые в Москве, с приказом выбросить их в озеро справа от нашей дороги. Однако, сокровища были оставлены отставшим. Несчастные набросились на них и взломали бочки. Три четверти из них замёрзли до смерти возле своего награбленного добра. Их ноши были настолько тяжелы, что они падали. С величайшими трудностями я вновь присоединился к своему отряду лишь благодаря моей подкованной лошади, которая не скользила. Я уверен, что человек, до такой степени ослабевший, не был способен нести пятьсот франков. В моей дорожной сумке было семьсот франков моих сбережений. Моя лошадь была настолько слаба, что засыпала. Я понимал это и, взяв свою сумку, отправился на бивак к моим старым ворчунам и предложил им избавить меня от моих семисот франков. "Дайте мне двадцать франков золотом, а я дам вам двадцать пять франков". Они с удовольствием сделали это, и моя ноша стала легче, иначе я оставил бы деньги прямо на месте. Теперь всё моё богатство состояло из восьмидесяти трёх наполеондоров, что и спасло мне жизнь.
        В Сморгони император, прежде чем покинуть армию простился с генералами, которых смог собрать вокруг себя. В 7 часов вечера он уехал в сопровождении Дюрока, Монтиона и Коленкура. Мы остались под начальством неаполитанского короля, достаточно этим обескураженные, так как это был первый солдат по умению нанести сабельный удар или по бравированию опасностями, но можно смело упрекнуть его, в том, что он был палачом нашей кавалерии. Все отряды должны были на пути взнуздывать лошадей, но ведь вся наша кавалерия умирала от усталости и по вечерам эти несчастные не могли уже пользоваться лошадьми чтобы добывать фураж. Сам неаполитанский король имел в запасе от 20 до 30 лошадей, и каждое утро выезжал на свежей лошади. Конечно, это был лучший кавалерист Европы, но совершенно непредусмотрительный человек. Мало быть неустрашимым солдатом, надо еще уметь беречь свои ресурсы. И это по его вине у нас погибло сорок тысяч лошадей. Нечего напрасно порицать своих начальников, но все же император мог бы сделать лучший выбор. Тем более что во главе армии стояли два отличных солдата: маршал Ней и принц Богарнэ; они своим хладнокровием и своей отвагой спасли нас от величайших опасностей.
Неаполитанский король двинулся к Вильно; он прибыл туда 8-го, а мы вместе с гвардией 10-го декабря. Мы пришли вечером к городским воротам, которые оказались забаррикадированными толстыми бревнами; понадобились громадные усилия, чтобы проникнуть внутрь. Я вместе со своим товарищем поселился в хорошо натопленной школе и отправился к генералу за приказаниями.